Кинжал с красной лилией - Страница 13

— Узнал! И что бы ты ни думал, любил... Самую прекрасную девушку на свете. И думаю, что она тоже любила меня.

— И что же случилось? Родители вам отказали?

— Нет. Она даже стала моей невестой, но... Король влюбился в нее с такой сумасшедшей страстью, что умолил меня — можешь себе это представить? — умолил меня удалиться. Ее звали Габриэль д'Эстре.

— Может ли быть такое? Она что, вас разлюбила?

— Да нет... По крайней мере, говорила, что не разлюбила. Но она очень быстро поняла, что может получить от короля все, что захочет. Что может даже стать королевой Франции. И это чуть было не случилось...

— И вы продолжаете служить королю, не тая дурных мыслей?

— Конечно! Видишь ли, я ведь и короля тоже люблю. Но, разумеется, иначе. Я им восхищаюсь — его мужеством, стремлением всегда оставаться на коне, невероятной жаждой жизни и гениальностью, благодаря которой он сумел завоевать враждебно настроенную к нему Францию. Он научил народ любить себя, делами убедив его в том, что хочет сделать его жизнь лучше, вернуть спокойную и безбедную жизнь после стольких лет горя и разорений. А главное, он хочет мира!

Внезапно изменив тон, Беллегард добавил:

— Сказать по чести, вот я о чем подумал. А с тобой может приключиться подобная история, если твоя флорентийка окажется достаточно красивой... Сердце короля сейчас свободно.

— Я никогда не уступлю Его Величеству ту, которую избрало мое сердце. Разве только если король найдет для нее другого супруга...

Неспешная прогулка подошла к концу. Собеседники, сделав круг, вновь оказались напротив замка. Беллегард остановился и внимательно вгляделся в лицо стоящего перед ним высокого молодого человека.

— Твой отец прав! — со вздохом сказал он. — У тебя и впрямь голова беарнского мула. А беарнские мулы самые упрямые. Не надо мне было мешать ему, пусть бы как следует поучил тебя тростью.

— Не думаю, что это что-то бы изменило.

Беллегард кивнул на прощание и направился в сторону дворца. Близился час ужина, и он спешил занять свое место среди приближенных короля. Его место было среди самых близких, тех, что стояли вокруг стола, за которым вкушали с серебряных тарелок разные лакомые блюда Их Величества. Король беседовал со своим ближним кругом, отпуская порой весьма игривые шутки. Королева не принимала участия в застольных беседах и не терпела шуток короля. Она предпочитала слушать музыку, поэтому пятнадцать музыкантов старались играть так, чтобы заглушить громкий голос короля и взрывы его хохота.

По счастью, публике, которую допускали созерцать застолья государей, — хотя не такой многочисленной, как в Париже! — было приказано хранить молчание, иначе бы королевский зал, где проходили ужины, напоминал бы ярмарку.

Для Антуана единственным смыслом этих ритуальных пиршеств была возможность полюбоваться своей возлюбленной, которая стояла вместе с другими придворными дамами за стулом королевы. Но радость лицезрения пробуждала новые мечты, и он отправлялся мечтать в нарядный парк, надеясь, что, быть может, белокурая Элоди улучит минутку и появится чудесным видением среди деревьев...

Обширный постоялый двор, носящий название «Терновый венец», был, без всяких сомнений, самым любимым и людным местом в небольшом королевском городке. Славой своей он был обязан в первую очередь кухне, заправлял которой хозяин и повар Пьер Бонномэ, а во вторую очередь чистоте и уюту комнат, занималась которыми его тучная супруга Жюльена. Популярности постоялого двора немало способствовало и соседство с домом, где обычно расселялись иностранные послы в том случае, если им было позволено сопровождать государя в его загородную резиденцию. Мэтра Бонномэ приглашали обслуживать стол дипломатов и их окружения, а также тех государственных чиновников, которые следили за порядком в посольском доме.

В настоящее время дом уже довольно долго пустовал, потому что последний его обитатель, испанский посол дон Педро Толедский, предпочел вернуться в Париж после очередной схватки с королем. Король и испанский посол откровенно недолюбливали друг друга, и схватки между ними происходили чуть ли не ежедневно: посол надеялся договориться о браке между детьми испанского и французского королевских домов, а король такого брака не желал. Однако по отношению к испанскому двору Генрих вел себя дипломатично, зато с трудом скрывал отвращение к надутому и спесивому идальго. Так что в пустующем посольском доме все окна были темны, и не горело даже маленького свечного огарочка, а «Терновый венец» был залит светом и переполнен людьми.

Между тем — бог знает, почему, — некий молодой человек, сидящий за столом у окна харчевни, не сводил глаз с посольского дома, поедая потихоньку огромный омлет с гренками, за которым последовала еще и курица, обглоданная до последней косточки и сдобренная пинтой доброго кларета. Но какой бы долгой и обильной ни была трапеза молодого человека, его синие глаза неотрывно взирали на темный дом. Почему?

Да потому что Тома де Курси был страшно любопытен, и об этом знали все его знакомые, хотя любопытство его было обычное, житейское, а вовсе не маниакальное. Но в этот вечер им овладело странное предчувствие, внутренний голос подсказывал ему, что в посольском доме непременно что-то произойдет.

И он не ошибся! Когда Тома де Курси приступил к своему любимому сыру бри, перед воротами посольского дома остановилась карета, эскорт всадников и фура с багажом. Один из всадников соскочил с лошади и подергал цепь, привязанную к столбу, на ее звон тут же прибежал слуга с факелом, вызвав на лице Тома широкую довольную улыбку. Наконец-то флорентиец вернулся, а в карете — Тома готов был побиться об заклад — сидела та самая богатая наследница, за которой он ездил за Альпы.